Вторник, 19.03.2024, 13:20
Сайт Олега Рубанского
Главная | RSS
Друзья сайта
  • Журнал "ДЖАЗ" Украина


  • Татьяна Рубанская – официальный сайт исполнителя авторской песни
    (однофамилец, город Ростов-на-Дону)
  • Форма входа
    Категории раздела
    Общая категория [190]
    Поиск
    Мини-чат
    Статистика

    Онлайн всего: 1
    Гостей: 1
    Пользователей: 0

    <<стр. 1   <<стр. 2   <<стр. 3   <<стр. 4   <<стр. 5   стр. 6

    Александр Шаргородский

    Стихи из архива поэта


    *   *   *
                                     Александру Королю

    Вот и снова чёркаешь, как же быть иначе?
    Вот и снова думаешь, сдвинув брови хмуро.
    Слишком мало времени для блажных чудачеств.
    Слишком мало времени, чтоб грешить халтурой.

    И работа… Надо ведь «вкалывать» да «вламывать».
    И житьё не райское – в спешке, в беспокойстве.
    Слишком мало времени, чтоб писать неглавное.
    Слишком мало времени – оставлять на после.

    Нам себя подтягивать с трудным веком вровень.
    И под взглядом времени нам глаза не прятать.
    Слишком мало времени, чтоб играть в героев.
    Слишком мало времени, чтоб писать неправду.


    *   *   *
    После смерти – предвижу заранее
    приговор молодого судьи.
    Всё, что смог я сказать в оправдание –
    это лучшие строки мои.


    *   *   *
                               А. Королю

    Ты посмотришь с понимающим кивком…
    Молча станем, как всегда, к плечу плечом.
    И не надо ни о чём и ни о ком.
    И не надо ни о ком и ни о чём.

    Всё забыто. Будто не было её.
    Только память обожжёт вдруг горячо.
    Упирается моё плечо в твоё.
    Упирается твоё – в моё плечо.

    Ты молчишь. И я по-прежнему молчу.
    И не то, чтобы все беды нипочём.
    Просто легче, если так – плечом к плечу.
    Просто легче, если так – к плечу плечом.


    Стихи о караульной службе

    Туман сгустился над постом.
    Об этом можно и потом.
    И ветры шарят по степи.
    Об этом после. Потерпи.
    Как надоели сапоги.
    Об этом думать не моги!
    И что-то долго нет письма.
    Она ведь занята сама.
    Ещё полгода впереди.
    Ну что ж, браток, покуда – жди.
    Полгода, всё-таки, – не год!
    – Стой! Кто идёт?!


    *   *   *
    Собирают ко мне вас порой вечера
    суматошные эти.
    Отчего же не ладится ваша игра,
    постаревшие дети?

    Отчего эти странные шутки всерьёз,
    эта грусть поневоле?
    Видно жизнь задаёт вам нелёгкий вопрос,
    потруднее, чем в школе.

    Вас завертит с утра, заморочит хитро
    суета деловая:
    то пыхтящий автобус, то грохот метро,
    то бренчанье трамвая.

    Самолёт проплывёт, уходя от земли,
    серебристою рыбой…
    Хорошо, что собрались, сумели, пришли.
    Вам за это спасибо.


    *   *   *
    Блестит вода,
    грустит звезда,
    роскошно умирает лето…
    Но хрипло и надсадно где-то
    кричат ночные поезда.

    Уйти от крика! Но куда?
    И не спасает сон усталый.
    Покинув сонные вокзалы,
    кричат ночные поезда.

    Сон отступает. И тогда
    мой слух, раздумьем обострённый,
    готов услышать чьи-то стоны…
    Но это только поезда.


    *   *   *
    Ты не звонишь – и вот теперь
    ночь темна и долга.
    Бродит серая оттепель,
    умирают снега.

    Снег уходит туманами,
    проступает земля.
    Кто-то ходит обманутый,
    только это не я.

    Тучи, влагой налитые,
    заклубившись темно,
    лишь дождём, как молитвою,
    протекут надо мной.

    Дождь падёт и на деревце,
    и на тающий снег…
    Кто-то шепчет: «Надеяться», –
    только это не мне.

    Ах вы, тучи навислые,
    не грозите бедой!
    Я хожу легкомысленный,
    я хожу молодой.

    Я на лодке, отчалившей
    в озорные края…
    Кто-то бродит, отчаявшись,
    только это не я. 


    *   *   *
    Ты что-то шепчешь сбивчиво и мутно.
    То начинаешь хохотать, то плакать…
    Опять в тебе живёт хмельною мукой
    прошедшего нерадостная память.

    Разбрасываешь руки беспокойно.
    То молишь: «Не бросай!» – надрывно-сипло,
    то о себе вдруг говоришь такое,
    чего я даже выслушать не в силах.

    И нет тебе защиты, нет спасенья.
    Перед тобой прошедшее маячит.
    С картинки улыбается Есенин –
    красивый мальчик…

    1971–72 


    *   *   *
    Луна из туч, как из-за чьих-то спин…
    Мелькнёт – и снова в тучу робкой дурою.
    Нет, я здоров. Так, постою, подумаю…
    Т-ш-ш-ш, спи!

    Не видно ни дороги, ни тропы,
    и никакого запасного выхода:
    ведь из себя не убежать, не выехать.
    Ну, спи!

    А день опять вопросы накопил…
    Они меня, как должника, преследуют.
    Я расплачусь. И утро будет светлое!
    Покуда спи!

    Раздолье злым ветрам в ночной степи.
    Раздолье ночью мыслям и бессоннице.
    Но на тебя мой груз валить – бессовестно.
    Ты – спи!


    *   *   *
    А жизнь навечно привязала
    меня к насиженным углам…
    Как надоел мне этот хлам!
    Как не хватает мне вокзала!

    Не угадаю наперёд
    далёкой станции примету,
    где кто-то с нетерпеньем ждёт,
    а я всё занят и не еду…

    Дорога – вдруг.
    И встреча – вдруг!
    И ближе сторона чужая…
    Как не хватает мне разлук,
    что разлучают нас, сближая.

    Одиночество

    Мир этот спешкой сжат 
    и суматохой смят... 
    Только куда спешат? 
    Да и о чём шумят? 

    Зло или благодать – 
    цепь бесконечных дел? 

    Некогда вам гадать, 
    незачем вам гадать, 
    что я сказать хотел...


    Осокорки

    Безлюдных дач таинственный уют. 
    Испревший лист коричневато-розов. 
    И над прудом на пóдмостьях встают 
    невзрачные коробочки насосов. 

    Посёлок дремлет, ни велик ни мал. 
    В предчувствии зимы трава седая… 
    Здесь обруч, что мучительно сжимал, 
    распался на куски, освобождая... 

    Здесь иней опушает провода. 
    Здесь время пробегает незаметней. 
    Здесь тучи проколовшая звезда 
    не кажется единственной, последней.

    1987

     
    *   *   * 
    Не знаю, чья вина… 
    Но захмелел слегка 
    от доброго вина, 
    от злого табака, 
    от терпкой красоты, 
    струившейся от Вас... 

    Не перешёл на «ты».
    В смущении увяз… 

    1988


    *   *   *
    Ещё не старость: силы – те же.
    Но тяжелеет голова.
    Но неохотнее и реже
    в стихи слагаются слова.

    И как там время ни торопит,
    твердя своё: «Пора! Пора!»,
    всё строже взвешивает Опыт
    слова на кончике пера.


    *   *   *
    Когда пылающей горошиной
    катилось солнце за дома
    и в палисадниках Святошино
    густая скапливалась тьма,

    слова доверчивые, странные
    шли сквозь ночное забытьё
    и ощущались, как дыхание,
    такое близкое, твоё…

    И потолок над нами трогая,
    луча подрагивала нить…
    Но даже исповедь жестокая
    нас не могла соединить.

    Прошло. Забыто. Позаброшено
    за трижды тридевять земель…
    Но вот случится быть в Святошино –
    и вновь настигнет горький хмель.

    Травинку закушу со злобою:
    мол, что мне память – трын-трава!
    И в сотый раз забыть попробую
    ночные трудные слова.


    *   *   *
    Ладно, синеглазая, морочь!
    Хоть опять, наверное, впустую.
    Я и сам, по совести, не прочь.
    Видишь – поддаюсь, не протестую.

    Не любовь, не боль моя, не страсть.
    Не сжигает пламя, если – рядом.
    Не потянет – ахнуть и пропасть
    в небесах над этим мокрым садом.

    И в твоих глазах не утонуть,
    в омуте, в кипенье горькой страсти.
    Это всё – лирическая муть.
    Я её и выдумал отчасти.

    Позабуду – словно незнаком.
    И гадать не стану: что ты, где ты?
    …Только вдруг объявишься звонком.
    И начнём… вопросы и ответы.

    – Жив! Старею… Подрастает дочь.
    – Нет, насчёт… покуда не рискую.
    Ладно, синеглазая, морочь –
    даже, если всё-таки впустую.


    *   *   *
    К чему мы по-старчески клоним?
    К покою? Рублю? Пирогу?
    Завидую – только влюблённым,
    затем, что любить не могу.

    Стихами в привычном размере
    греша на своём этаже,
    завидую искренней вере –
    затем, что не верю уже.

    Лишь изредка искрою слова
    бумагу прошью, как канву.
    Кому-то завидую снова
    и, значит, покуда – живу.


    *   *   *
    Песенка. Шарманка. Перебор.
    Лёгких нот привычное движение…
    Сколько лет! И всё же с давних пор
    вспоминаешь сумерки весенние,

    зелени ночное торжество,
    предвечерье лёгкое и раннее,
    и своё волненье оттого,
    что недолгим будет ожидание.

    Лишь часы душе наперекор
    холодно спешат, но тем не менее…
    Песенка. Шарманка. Перебор.
    Лёгких нот привычное движение.


    *   *   *
    Наивность старинных эмблем.
    Банальность и жеста, и слова.
    Но день наступает затем,
    чтоб всё это началось снова.

    Играем в «большие дела»,
    по делу спешим и без дела…
    Чу! Звонко пропела стрела.
    Как жаль, что не больно задела!


    *   *   *
    Стихи приходят на изломе,
    когда, рассудку вопреки,
    ничто не помогает, кроме
    неявной, сбивчивой строки.

    Пусть не измерим, не изменим
    всё, происшедшее теперь,
    оно предстанет обретеньем
    в цепочке горестных потерь. 


    *   *   *
    Я припомню напев старинный…
    Ну конечно, пора, пора!
    Вон сутулятся ваши спины,
    ограждая огонь костра.

    Дым, клубясь, беспокойный, едкий
    уплывает в ночной покой…
    Кто-то встал, прикурил от ветки,
    кто-то в споре махнул рукой.

    Эх, услышать хотя бы слово!
    Что запели? Не разберу.
    Только годы встают сурово,
    не пуская к тому костру.

    Где, ещё не изведав горя,
    наблюдая огня полёт,
    наша юность сгорает, споря.
    И влюбляется… И поёт.


    *   *   *
                                              «Я пережил свои желанья» 
                                                                        Александр Пушкин*

    Я пережил свои желанья.
    Да, пережил наверняка…
    Опять задела, душу раня,
    та знаменитая строка.

    Средь наших сборищ неизменных,
    где память – сигаретный дым,
    я – постаревший современник
    того, кто умер молодым.

    Способного на жест широкий, 
    как на размах шуршащих крыл.
    Он только озорные строки
    любимой женщине дарил.

    Он был не статуей, не фреской.
    И мне лишь помнится теперь,
    как он решительно и резко
    умел уйти, захлопнув дверь.

    Он с пылу, с жару ли, с мороза
    так принимался за дела,
    что, золотясь, любая проза
    в его поэзии жила.

    Беспечен, ироничен, весел,
    всегда в кого-нибудь влюблён,
    он, уходя, легко отвесил
    полунасмешливый поклон.

    И помня злость его живую,
    тоску, любовь, азарт и страх,
    о нём, ушедшем, повествую
    в своих тускнеющих стихах.

    * Эпиграф к стихотворению добавлен составителем сборника


    *   *   *
                          «Всякому городу нрав и права»
                                                          Г. Сковорода

    Ненужные попутчики – как здрасьте!
    Но вы напрасно сердитесь, друзья.
    Сегодня вам работать на контрасте.
    И хорошо, что иначе нельзя.

    Осенних листьев мягкая валюта,
    которой так безмерно дорожим.
    А вы опять в желанье абсолюта,
    хоть, слава Богу, он недостижим.

    Вы говорите, и в словах – натуга.
    И тема – скучной белкой в колесе…
    Ну ладно. Лучше пойте друг для друга,
    хоть, к сожаленью, слушают не все.

    Здесь по весне бывает небо сине.
    А нынче дождик – стылая вода.
    Я говорю: «Послушайте, domine!»
    И слушает меня Сковорода.

    27. 10. 1994


    Олегу Рубанскому

    1.
    Снова волны нелёгкого плаванья
    нас бросают то в жар, то в холод.
    Мы – поэты, и самое главное
    с нами изредка происходит.

    Навещают удачи нечастые.
    Но глядишь – и вино допито…
    Мы – поэты, и, значит, участники
    безнадёжнейшей из попыток.

    Тусклый день всё не хочет начаться,
    ветер душу прошил навылет.
    Но однажды напишешь начисто
    строки трудные черновые.

    И рассыпались строки вещие,
    словно дождь, по-июньски чисто!
    Нет, не зря к нам уходят женщины
    от прозаиков и таксистов.

    2.
    На стёкла дождик брызнул,
    да тучи серой ватою…
    Учу тебя цинизму,
    мужскому, грубоватому.

    Сложив усмешку криво,
    посаливая варево,
    учу тебя без крика
    боль в сердце заговаривать.

    Но ты, склонясь к гитаре,
    омоешь пальцы в звуках,
    и бесполезной станет
    угрюмая наука.

    20. 09. 1989


    Олегу и Алле Р.
                                  «Отогревающий очаг…»
                                              Ю. Даниэль

    Ну простите – прихватило,
    непослушным стало тело.
    (Непослушное светило
    восходить не захотело…)

    Ну хватил со злости лишку,
    оступился с краю, с краю…
    Хоть как будто – не мальчишка,
    всё на свете понимаю.

    Озаботил, беспокою…
    (А ведь думалось сначала…)
    Дружбы ночь была б такою!
    Извините, что не стала.

    Ах, спасибо (и простите!)
    за подушку, одеяло.
    И за то, что не в обиде,
    обнявшись, напротив спите
    отрешённо и устало.

    Ночь пропала – от излишка.
    Впереди – хлопот неделя.
    Но с утра – на кухне книжка
    «Из неволи» Даниэля.

    Всё. Прощаюсь виновато.
    Скорый путь от дома к дому.
    Снова встретимся, ребята, –
    постараюсь по-другому…

    6-7. 01. 1994 


    *   *   *
                           О. Р.

    С нами справиться непросто,
    хоть живём, болея, мучась…
    Есть у нас такое свойство – 
    неизбывная живучесть.

    И не стоит ахать всуе,
    восхищаясь отчим краем.
    Но… сумеем – дорисуем,
    допоём и доиграем.

    1996


    Из «Комментария к мадригалу»

    …Пусть витийствую – но не лукаво.
    Восторгаюсь – так неспроста.
    У поэта особое право
    и особая правота.


    *   *   *
    Во всём мне хочется дойти…
    Во всём, во всём.
    Мой груз, вначале ты почти
    был невесом.

    И ни тревог, и ни забот
    (зря – не дури!).
    Но что-то мучит, что-то жжёт –
    в душе, внутри.

    Опять приходит и опять
    (Судьба? Вина?).
    Понять, изведать, испытать
    себя до дна.

    Как в чёрный омут, как в провал
    (Спешу! Иду!).
    Бросаю то, что создавал,
    в беду, в беду.

    Ну что? Разрушен гнёт и плен?
    Мир обретен?..
    Лишь эхо тяжкое – от стен,
    от стен…

     

    Последнее фото 
    Вместо эпилога

    Мальчишки 60-х…

    Запыленный киевский садик... 
    Покой его скомкан и смят: 
    мальчишки шестидесятых 
    oпять на скамейках шумят! 
    Покуда их дерзкого нрава 
    ни влась не смирила, ни быт, 
    им тихо поёт Окуджава, 
    Высоцкий тревожно хрипит. 
    Не прочь прибалдеть хорошенько, 
    в угаре от твиста и книг... 
    Грохочет для них Евтушенко, 
    Стругацкие пишут для них! 
    Их жесты порою картинны: 
    пока ещё отрок – не муж! 
    Но время сжимает пружины 
    сомненьем заряженных душ... 
    На старом любительском фото 
    едва различишь, как вдали... 
    Здесь водка погубит кого-то, 
    а этого – купят рубли... 
    Тот, в свалку рванув обалдело, 
    достигнет чиновных высот. 
    А этот возьмётся за дело, 
    надеясь, что дело – спасёт. 
    И кто-то простится сурово 
    (а кто – разглядеть не могу!), 
    чтоб "Новое русское слово" 
    читать на чужом берегу. 
    И кто-то усталым комбатом 
    пройдёт беспощадный Афган, 
    кому-то чернобыльский атом 
    прибавит невидимых ран. 
    Судьбу многоликую эту 
    не втиснешь ни в сводку, ни в стих... 
    О, как разбросает по свету 
    ребят, одногодков моих! 
    Тревожным пройдут бездорожьем, 
    нездешней ли, здешней земли... 
    И смогут... 
    А правильней – сможем.
    А если точнее – смогли!


    Поминальная молитва
     
    Звук протяжно дрожит, 
    меж могильных холмов замирая, 
    и уводит в просторы далёкого, знойного края. 
    Где песок да песок, где колодцы так редки, так редки… 
    Где вы жили когда-то, мои беспокойные предки. 

    Где в своих заблужденьях и едких прозреньях упрямы, 
    на горячем песке возводили тяжёлые храмы. 
    Где в поверженный город враги, торжествуя, въезжали, 
    и на мёртвых камнях остывали, немея, скрижали. 

    Звук протяжно дрожит, к безответному небу взывая. 
    Это мечется боль! Это мечется мука живая! 
    Сколько биться ей в круге проклятом, безвыходном этом, 
    ограниченном древним, жестоким и ветхим заветом! 
    Чтоб опять на безвинных смертельная падала кара 
    не стрелой Иеговы, а пулями Бабьего Яра. 

    Звук протяжно дрожит, наполняя собою округу… 
    Что ж ты, девочка-дочка, прислушалась к этому звуку? 
    Что ж ты смотришь окрест отрешённо и даже сурово, 
    будто силишься вспомнить давно позабытое слово? 

    Да, мы рвёмся из страшного круга смертей и увечий – 
    лёгкой птицей, травинкой и трудной судьбой человечьей! 
    А за нами в веках – чья-то страсть, и надежда, и мука, 
    воплотившись в дрожание древнего скорбного звука…


    *   *   *
    Кружась по житейскому аду
    (и всё на ходу, на ходу),
    вот, думалось, как-нибудь сяду –
    и всё воедино сведу!

    И краткую горькую встречу,
    и суть карусели людской
    пойму, объясню и отмечу
    чеканной и точной строкой.

    И верная слышалась нота,
    и мысль торопила и жгла.
    Уже на страницу блокнота
    неровная строчка легла…

    Но тяга с годами к покою,
    заботы – работа и дом.
    А то, что всегда под рукою,
    легко оставлять на потом…

    И прожил – не валко, не шатко,
    без взлётов и трепета крыл.
    Но как-то над книжной раскладкой
    с раскрытым журналом застыл.

    Обычнейшая из историй:
    стоишь – и бледнеешь, как мел,
    над строчкою парня, который
    сумел то, что ты не сумел.


    Последнее фото

    Последнее фото
    грустит, как прощальное слово.
    Но мне отчего-то –
    дороже любого другого…

    И я бестолково
    сумею припомнить едва ли:
    да было ли слово? – 
    Скорее неловко молчали…

    Июньские бредни
    с наивным мальчишеским пылом…
    Вон листик последний
    вальсирует в воздухе стылом!

    И вмиг отчего-то
    увяли слова, постарели…
    Последнее фото –
    прозрачная грусть акварели.

    Не выпало чуда,
    и осенью кончилось лето…
    Но всё же оттуда
    ты смотришь сквозь стёклышко это.

    Звездой заоконной
    в ночи, что туманна и мглиста,
    последней иконой
    насмешника и атеиста…


    *   *   *
    Ну как живу? – Азартно,
    всё больше на бегу.
    Я уезжаю завтра.
    Иначе не могу.

    Работаю, оправдан,
    мол, дело по плечу.
    Я ворочусь обратно:
    иначе – не хочу!

    И пусть за мной покамест
    не числится побед,
    я весело покаюсь,
    что совершил побег!


    *   *   *
    День прошёл. Суета отошла.
    Тишины болтовнёй не нарушу.
    Не хватает второго крыла,
    чтоб поднять утомлённую душу.

    Чтоб взлететь сквозь промозглую тьму,
    что прилипла к постылому дому.
    Чтоб вернуться к себе самому –
    молодому, весёлому, злому.

    Лишь часы то, что было-прошло,
    отсекают жестоко и кратко.
    Одинокое ноет крыло,
    отдаваясь под левой лопаткой…


    Посвящение Окуджаве

    Пока над лесами 
    Клубятся туманы белёсы, 
    не вечны мы сами, 
    но вечно нас мучат вопросы. 
    Не вечно ты гений, 
    не вечно и боги велики, 
    но вечны сомнений 
    ночные тревожные вскрики. 

    Не вечно мы юны, 
    и в прошлом душою отчасти. 
    Но вечные струны 
    играют мелодию страсти. 
    И к нежным, и к грубым 
    приходит коротким расцветом... 
    Не вечно мы любим, 
    но вечно тоскуем об этом. 

    Не вечны одежды, 
    пусть самые светлые даже, 
    но вечны надежды – 
    богатство несметное наше. 
    Ни в деньги, ни в вещи, 
    в их вечную силу – не верьте, 
    но вымысел вещий 
    имеет права на бессмертье! 

    Пока над лесами 
    туманы плывут...

     

    <<стр. 1   <<стр. 2   <<стр. 3   <<стр. 4   <<стр. 5   стр. 6

    Copyright MyCorp © 2024



    Страница Олега Рубанского на Bards.ru

    Олег Рубанский на www.bards.name - песни Олега Рубанского на Bards.name (клуб АП "Арсенал")

    - персональная страница О. Рубанского на сайте POEZIA.ORG

    Олег Рубанский в Интернет-проекте "Киевский календарь"

    Страница О.Рубанского на сайте http://www.stihophone.ru/ (записи в mp3)

    http://www.fiesta-club.net/ - Спектакли и концерты авторской песни в Киеве. Проект С.Рубчинского

    Юрий Востров

    Татьяна Рубанская – официальный сайт исполнителя авторской песни

    Страница памяти поэта

    Александра Шаргородского

    (1947 - 2004)


    Довлет Келов - Сайт памяти Довлета Келова (1955 - 2004)