Среда, 13.11.2024, 08:18
Сайт Олега Рубанского
Главная | RSS
Друзья сайта
  • Журнал "ДЖАЗ" Украина


  • Татьяна Рубанская – официальный сайт исполнителя авторской песни
    (однофамилец, город Ростов-на-Дону)
  • Форма входа
    Категории раздела
    Общая категория [190]
    Поиск
    Мини-чат
    Статистика

    Онлайн всего: 1
    Гостей: 1
    Пользователей: 0

    ГРИБНОЙ  ПИРОГ                      <стр 1>   <стр 2>

    ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

    Дебюсси. «Лунный свет»

    Когда я один и ночь за окном,
    и нет мне – ни дел, ни сна,
    и спит, не согрета моим теплом,
    в комнате дальней жена,

    когда на бумагу с карандаша
    жалкий сочится бред,
    по капле теряет надежду душа,
    а лунный сияет свет!..

    Когда, обыденность переборов,
    чувств нахлынет прилив,
    от несовершенства сочащихся слов
    руки... – стою, заломив.

    Когда начинает глумиться бес:
    мол, не пытайся вновь! –
    прольётся в лучах с осиянных небес
    флейты густая кровь...

    И сквозь Пространство, подобно лучу,
    голос живой потечёт.
    Снова Маэстро зажжёт свечу,
    вслушиваться начнёт.

    Его вдохновенье наполнит мир
    и снизойдёт ко мне.
    Ангелы Божьи, прервав свой пир,
    взор обратят к луне.

    Музыка! Музыка! Чаша сия
    дадена божествам.
    Мне же лишь чудится – это я –                       
    к флейте – приник устам...                               

    И я не помню в сердце своём,
    что есть где-то рай и ад.
    Душа сливается с Естеством,
    и звуки в неё летят!

    Музыка! Музыка! Мой поводырь,
    Вечности зов родной!
    Я – часть Всего
                                и Пространства ширь
    пульсирует
                         в такт 
                                     со мной!

    Нет ей ни времени, ни границ,
    чувству предела нет!..
    И музыка в душу мне с лунных ресниц
    сквозь ночь проливает свет...

    1993


    *   *   *
    Я много сделал в жизни зла,
    пока доселе жил,
    на бесполезные дела
    потратил столько сил!
           И сути не постиг умом:
           в чём БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ.
           С друзьями, сидя за столом,
           не мог поговорить.
                  И женщине, той, что была
                  всегда добра со мной,
                  я мало отдавал тепла – 
                  душа больна виной...

    Я много сделал в жизни зла.
    Меня съедала лень.
    Благим намереньям хвала,
    пока не кончен день.
           Но стыдно, стыдно и темно
           в полуночной тиши,
           что вновь не брошено зерно
           на пахоту души.

    Теперь мне видится итог
    всё ближе и ясней.
    Я каюсь. И молюсь, чтоб Бог
    продлил остаток дней.
           И страшно сознавать меж тем,
           что жизнь, как решето...

           Ах, я с ума сошёл совсем!
           Опять пишу не то!
                  А мне бы выйти из угла
                  и крикнуть от души:
                  «Я никому не сделал зла!
                  Об этом напиши!»

    Что ж, строки можно изменить
    и будет смысл иной.
    Но я боюсь – порвётся нить
    меж правдою и мной.

    1994


     Уходит Киев             

           «Я никогда не боялся открыто высказывать свои убеждения
           при всяком удобном случае. Так повинует мне мой долг.
           Однако голос отдельного человека исчезает в шумной толпе –
           так было и будет всегда».
                                        Альберт Эйнштейн

    Судьба былого нелегка
    во дни чужие.
    Из ныне в прошлые века
    уходит Киев.

    Уходит тихо, словно гость
    чужого пира,
    где роль невольную пришлось
    играть - кумира.

    Ложатся серые пласты
    другой натуры
    на самобытные черты
    его культуры.

    Печальны старые дома
    без содержанья.                    
    И наносная кутерьма 
    не зрит прощанья.

    Везде торгашество и срам.
    И дни – химеры.
    Уходит Киев – светлый храм
    Любви и Веры.

    А с ним уходит свет из глаз,
    что жил намедни.
    С Майдана слышен злобы глас,
    с Печерска – бредни.

    А многим кажется, что всё
    ещё впервые... 
    Куда «свободную» несёт
    толпу стихия?

    Разутая, в какой поход
    стопы направит 
    страна, покинув огород,
    и кто возглавит? –

    невежда? вор? иль патриот
    слепой гордыни? –
    какие истины сотрёт,
    сметёт святыни?

    ...Но, я отвлёкся, господа,
    пока вы немы.
    Так жизнь отходит иногда
    от главной темы.

    Ужель вернёт её на круг
    лишь хлыст Батыев?
    Но страшен враг. А где же друг?
    И чей же Киев?

    Да, я сгущаю краски, да
    я всё сгущаю
    и, в чувствах, меры иногда
    не ощущаю.

    Так пусть слова мои умрут,
    не станут вещи!
    Но то и дело, видя тут
    дурные вещи –

    душонку ль бывшего раба
    у стен Софии,
    иль слыша: «Жид! Москаль! Ганьба!» – 
    уходит Киев...

    Он видел всё, он всё познал
    на этом свете,
    и пеплом был, и восставал –
    велик и светел,

    и был открыт для всех племён –
    кто входит с миром,
    но не коленопреклонён
    пред кирасиром.

    Он в мире не премножил срам,
    как Ниневия,
    поскольку выстрадал и сам
    грехи чужие.

    Он помнит, были вороша,
    как в мире оном
    страдала Божия душа
    в Яру со стоном...

    Но, на виду у суеты
    перед Майданом
    опять развешаны листы
    фашистским кланом.

    ...Безумен век! И он сгустил
    любовь и муки.
    Куда, Архангел Михаил,
    простёр ты руки?

    Владимир – нем, всё держит крест.
    Молчат святые.
    Им будто чудится: с небес
    идёт Мессия...

    Но ничего того, что ждут,
    не происходит.
    А дни, безумствуя, бегут,
    и он уходит...

    Лишь Днепр по-прежнему течёт,
    не уставая,
    и думает, что в нём ещё
    вода живая,

    и плещет волнами в бетон
    почти беспечно:
    «Я был – я есть для всех времён,
    и буду вечно!

    А вы – уйдёте навсегда,
    потом – другие...»
    А что же будет здесь тогда –
    во дни чужие? –

    когда успеют нас забыть 
    чужие дети,
    и сами будут уходить,
    и таять в Лете,

    и поглотит их бездна тьмы,
    и скроет заметь...
    Не так ли некогда и мы
    теряли память?

    Так что же будет здесь, когда
    уж нас не станет?
    Увы, не знаем, господа.
    И это ранит.

    Ах, пусть я буду нехорош, – 
    что стих – страшилка!
    И да не сгинет ни за грош
    душа-сопилка!

    Пусть мова ридная живёт,
    проходит Спуском,
    где та же Родина поёт
    на вечном русском!

    Пусть наши мысли – не во зло,
    мы ж не чужие!
    И на своей земле светло
    пребудет Киев!

    Надеюсь, верую, молюсь
    его Природе!
    Молюсь, надеюсь... И боюсь,
    что он уходит.

    Февраль 1994


     Воспоминания о детстве

    1.    Первые странствия

    Сквозь обрывки сновидений, 
    грустной жизни кутерьму
    вижу старенькие сени
    в детства солнечном дому.

    Может, это так казалось
    мне в младенчестве тогда –
    солнце в сени проливалось
    через щели, как вода,

    и расплёскивалось всюду,
    и журчало, как ручей...
    Я стоял, внимая чуду
    в пыльном хаосе лучей.

    И протягивал я руки
    к скриплой двери: мол, пора!
    Ослепительные звуки 
    доносились со двора.

    Мама дверь приотворяла
    в полдень, пахнущий весной.
    Ах, как сердце замирало
    перед мира глубиной!

    Там я странствовал по саду
    среди яблонь и малин.
    Что ещё для счастья надо, 
    если хочешь быть один?

    Вот и первый опыт к сроку: 
    нет свободы без конца.
    Зрит всевидящее око
    в спину странника с крыльца.

    1994


    2.    *   *   *
    Я, босоногий и чумазый,
    несу в руках пучок травы.
    День был прекрасен. Но, увы,
    влетит мне дома за проказы.

    Но рады кролики-друзья:
    не зря сбегал из дома я!

    1980-е


    3.    Нещасне кохання

    Ти – як сонечко ясненьке,
    в тебе платтячко біленьке.
    Ти до мене повернулась
    і чарівно посміхнулась.

    Ти спитала: «Хто ти, хлопчик?»
    Я сказав: «Звичайно, льотчик, 
    бо в мене одні турботи –
    літаки і вертольоти!

    Я без діла не сумую,
    їх у зошиті малюю.
    Хочеш льотчицею стати? – 
    будем разом малювати!»

    Опустивши долу очі,
    ти погодилась охоче.
    І тоді я здогадався,
    що в тебе я закохався.

    Я радію, ти радієш!
    Це любов! – ти розумієш.
    І літають літаками
    сторінки за сторінками!

    Раптом вчителька з’явилась
    та над нами нахилилась!
    І чорнило, і чорнило
    ти на платтячко розлила…

    Так нежданою бідою
    ми розлучені з тобою.
    Перший клас! А вже страждання
    від нещасного кохання…

    1991

     

    4.    В России

    Я впервые в российской глубинке,
    занесён из древлянской страны.
    Вся деревня сошлась по старинке,
    смотрит, судит со стороны.

    ...Про нелёгкое мамино детство
    за столом вспоминает родня.
    Так мне дарится память в наследство
    вместо плуга, избы и коня.

    Мне ещё ожидать с неба манны.
    Только чувства уже смятены.
    Там – деревня была Тараканы.
    Вон – пустые стоят Крысаны.

    ...Мама к старой берёзе припала:
    «Здесь когда-то стояла изба,
    где мы жили. Потом разбросала
    нас по белому свету судьба».

    ...За оградой в полуденном солнце
    млеют травы, колышется зной.
    Я распахиваю оконце
    и бегу по земле родной.

    Где-то там, за лугами, Вятка,
    утомлённо гудит пароход.
    Мне легла на колени тетрадка,
    и десятый исполнился год.

    Я наивен. Но, к этому краю
    сопричастием осенён.
    И как будто уже ощущаю 
    связь таинственную времён.

    1994

     

    *   *   *
    Улетел мой птенчик желторотый
    в дальние и тёплые края.
    Там во сне он спрашивает: «Кто ты?».
    Здесь я отвечаю: «Это я».

    Но ему неведомо участье
    под своей наивною звездой.
    У него своё на свете счастье…
    Счастье-то своё. Но птенчик – мой.

    1994


    *   *   *
    У меня нет денег.
    Замыслы не те.
    А душе вина надо бы.
    Что ж – в голодном теле,
    да не в суете,
    и не во плену жадобы.

    В суете удачу 
    стоит ли искать?
    Лучше в уголке сяду я.
    Ни о чём не плачу – 
    нечего терять.
    Тихо небеса радую.

    А душа – в Природу!
    Значит, хочет жить!
    Что ж её держать взаперти?
    Чувствую свободу –
    сбросить и забыть
    тяжесть, что принёс к паперти!

    Светится лампадой
    на небе закат.
    В мире – благодать вешняя.
    Ничего не надо.
    Я ли не богат?
    Вся моя душа – здешняя.

    Звание поэта
    я другим отдам,
    не кичась своим рубищем.
    Выпью же за это.
    Благо, есть вода.
    А вино – Бог даст –
    в будущем.

    1994


    Лунная роса
                            О.Ч.

    Одинокая птица в ночи,
    ты сидела, окутана мглой.
    В кухне с крана сочилась вода,
    а над крышею месяц висел.
    И на кровлю стекали с рожка
    капли тихие лунной росы.
    А тебя донимала тоска,
    и держала за стрелки часы.

    Сколько их – тех невидимых струй,
    составляющих жизнь и мечты!
    Где она – матерьяльность вещей –
    переходит в незримость для глаз?
    И невольно заплакала ты
    над обрывком судьбы дорогой…
    Ах, как сладко её искушать!
    О, как больно бывает потом!

    …Но, пока мчится поезд в июль,
    и под млечной дорогою степь, –
    позабудь же про годы и дни,
    слушай звёздное пенье цикад!
    Отрешись, ничего не боясь,
    унесись в эту сладкую негу,
    что пропахла полынью степной
    и, как старые вина, горчит…

    В неких вымыслах наших – дурман.
    Но дурман сей целебен для ран.
    Он на капельках лунной росы
    был настоян за эти часы…

    1994
    Киев – Керчь


    Преддверие

    Зимы завоевательный поход
    окончен будет ночью.
    Природа замерла. Тепло
    последнюю усталую когорту
    собрало из истерзанных остатков
    всё побеждавшей некогда Весны,
    которая из яркого зенита,
    из августовской неги расслабленья
    в беспомощное бегство обратилась,
    и пала духом, – что сойдёт на нет.

    Но эта обречённая когорта
    так странно с положеньем не смирялась,
    когда, казалось, всё уже свершилось
    и всюду воцарились холода;
    они собрались в силы ледяные
    и окружили низменную местность,
    где к этой ночи теплилось покуда
    дыханье уходящих навсегда. 

    И без оптимистических наивов,
    так свойственных эпохе созреванья,
    Природа погружалась в размышленье 
    в сияньи звёзд полуночных огней…
    Прислушайтесь, всмотритесь в этот образ,
    хотя в нём так же всё несовершенно,
    как всё несовершенно в этой жизни
    пред замыслом, витающим над ней... 

    Ах, это время холода и смуты,
    и эта жизнь – в единственное время…
    Так отлетели души убиенных.
    Пора и их отлёт благословить.
    Есть тайное всему предназначенье,
    всё зачтено, и будет продолженье!
    Иначе – нет надежды на спасенье
    и душу ни во что не воплотить.

    …Вот грустная история Природы
    в преддверии истории рожденья…

    А я – живу, бросаю в печь поленья,
    в надежде эту зиму пережить.

    1994 


    Осенний романс

    Вечера осенние, –
    как моя душа.
    Бродит вдохновение,
    листьями шурша.
                Чистота небесная,
                тихо и свежо.
                Ах, пора чудесная!
                Как мне хорошо!

    Нечего загадывать,
    нечего решать.
    Что за осень! Надо ведь
    этак утешать!
                Что за повесть пишется
                в сердце между строк!
                Вслушиваюсь. Слышится:
                «Хорошо…»

    Хорошо, – не странно ли –
    среди стольких драм?
    Все сюжеты канули –
    во спасенье нам.

                Рядом – ты, хорошая.
                Но дрожишь. Свежо.
                Дай, пиджак наброшу я…
                Правда – хорошо?

    1994  


    *   *   *
                                            В.М.

    Ни жиру, ни богатства я не нажил.
    И разумом до тела не дорос.
    Я помню, друг, ты мне сказал однажды:
    «Ты худ, как на распятии Христос».

    По-будничному с уст твоих сорвалось,
    без зла и лести, зримое в словах.
    «А мне – подумал я – не раз случалось
    кривить душой и прятаться за страх».

    Хотелось – в завтра, жить, а дальше – выжить…
    Мы все такие – ввек иль до поры.
    И каждый свою лепту внёс, чтоб выжить
    тех, кто нарушил правила игры.

    Я сам – давно ушёл из круга злого,
    сам – вне игры, и счастлив сознавать
    себя подобьем Божьим, и иного
    своей душе не смог бы пожелать.

    Не поддаюсь ни алчности, ни снобу,
    канонов пустозвонных не блюду,
    лишь собственную грешную худобу
    я на алтарь души своей кладу.

    …Прости мне, друг, невольное пижонство.
    А за подобье – Бог меня простит.
    В моих руках – картонный меч и щит,
    а всё кругом – сплошное вероломство,
    что нам с тобой погибелью грозит.

    1994


    Сплав по горной реке
                                                          Игорю Дашко

    Что за время такое
    то, в котором живу?
    Всё бегу от него я,
    а оно – наяву,
    с гор потоками мчится,
    не сломись, удержись!
    Разве можно смириться
    с тем, как бьёт тебя жизнь?
    В ней – за веру, в крушенье – 
    без проклятий и слёз.
    В свете глаз – отрешенье,
    мир возвышенных грёз.
    А оглянешься – снова
    тонешь в бурной воде,
    где соломинка-Слово
    вдруг спасает в беде…

    …А потом, после сплава,
    смотришь в угли костра…
    Эта страсть – не забава.
    Эта жизнь – не игра.

    1994


    Колокол.* Памяти поэта Бориса Чичибабина

    Пройдена жизнь меж камней да ухабин…
    А за банальной строкой
    горечью: умер Борис Чичибабин.
    Выпью за упокой.

    Что нынче в Харькове предпохоронном? –
    снег да вокзальный лязг,
    сумерки, в хаосе заоконном
    время житейских дрязг.

    Город – дворняга, судьба – мегаполис,
    жертвенность и маета,
    с дымом Отечества от околиц,
    в верою во Христа…

    Где там Парнас? До Парнаса далече.
    Важно ведь – что внутри.
    Впрочем, я думаю, к траурной речи
    могут поспеть спилкари.

    Смерть к послесловиям милосердна –
    жалует всех живых.
    Я лишь хотел помолиться усердно,
    а перешёл на стих.

    Так уж случилось, в груди кольнуло
    сердце – осколок дней.
    Слов оболочка, как боль, сутула.
    Главное – свет над ней.

    Сердце и свет – им нельзя разминуться.
    Иначе – для чего?
    Тьма ж и по смерти не сможет коснуться
    светлой души его.

    Верю поэту, чья жизнь – дорога
    среди камней и ям,
    кто перед совестью, миром и Богом
    весь был открыт и прям.

    Белые крылышки – к вышнему небу;
    вот уже невесом,
    всадник, подобно Борису и Глебу,
    мчится в свой вечный дом!

    Что не убит – утешает, собраты.
    Да и не об этом я.
    Души – они чистотою крылаты,
    смерть – она всем своя.

    Родина стынет в декабрьскую стужу.
    Веки поэт смежил.
    Верность земную в душе не нарушу –
    тем, кто её хранил.

    Всех понимаю на этом свете.
    Кто теперь не эмигрант?
    Но, будто клином сошлись в поэте
    Родина и талант!

    …Дымно и совестно. Век истекает,
    горести, слёзы, страх…
    Умер Поэт. Но звучит, не смолкая, 
    Слово любови и вера святая –
    колокол в небесах…


    * «Колокол» –  также название книги стихов Б. Чичибабина (примеч. автора)

    Декабрь 1994


    Читая Чичибабина

    Я прост. Но где ж пристать
    в миру, на Дух скудеющем?
    Сознанью – не кумир,
    скорей всего – изгой…
    Но я люблю читать
    Бориса Алексеича.
    Вот осиянный мир
    и промысел благой!

    Есть Грин, есть Бах, есть Блок,
    свет добрый в душу сеючи;
    на языке реки 
    я с Гессе говорил.
    Но этот жаркий слог
    Бориса Алексеича
    я б выделил, мой Бог,
    и в тысяче светил.

    Смотрю за грань времён,
    о тленном не радеючи.
    Знак Вечности – печаль.
    Но зло в ней не живёт.
    Лик Пушкина склонён 
    к Борису Алексеичу,
    и Гоголь, глядя в даль,
    из сердца слёзы льёт.

    И так печаль тиха, 
    что зримы, сердце греючи,
    травинушка, родник
    и нежность тополей.
    В них слышен звук стиха
    Бориса Алексеича…
    И мой – в душе возник
    и просится: Излей!

    Пусть негде мне пристать
    в миру, на Дух скудеющем, –
    нисходит благодать
    на душу с высоты.
    И хочется читать
    Бориса Алексеича.
    И хочется писать –
    как дышишь просто ты.

    Июнь 1996


    Весна

    И всё-таки весна неотвратима.
    Я будто пробуждаюсь ото сна.
    А мне уже казалось: мимо, мимо
    души усталой пролетит она,

    и ничего такого не случится,
    продлятся будни, с ними их дела…
    Но девочка Весна, как ученица,
    в мой грустный мир застенчиво вошла. 

    Как это всё необъяснимо ново –
    явления видений наготы
    и невозможность шествовать сурово
    по теме первозданной чистоты!

    Привычен страх, и я боюсь сближенья.
    А всё равно – вдыхаю и тянусь.
    Потом бегу, бегу от наважденья
    и, грешный, о прощении молюсь.

    …Вхожу в трамвай, гляжу на перекрёстки.
    Везде всё, вроде, то же. Да не то!
    Студентки – с чем сравнить? – ну, как берёзки,
    бегут по переходу, сняв пальто!

    И стало в этой давке вдруг не тесно.
    Ко мне прижалась женщина слегка;
    плывём, качаясь… Ах, как интересно
    сквозь муть стекла смотреть на облака!

    Потом она выходит. На мгновенье –
    лишь беглый взгляд, похожий на смущенье.
    Что ж, в этот день такой я не один
    среди обычных женщин и мужчин.

    Наука жить – по-новому занятна.
    Казалось бы, мы косны и грубы.
    Но – веточки пасхальные вербы
    у бабушек в руках, но солнца пятна

    под сенью лип раскрывшихся желёз,
    но дождь слепой из тополиных слёз,
    но юность, возвращённая обратно
    на краткий срок цветенья абрикос…

    И вот я возвращаюсь в грустный дом.
    Нет, я врываюсь в сон его, как гром!
    Бужу его ленивых старых духов, 
    полжизни продремавших за столом.

    Вношу весну в объятиях души
    в полночный храм. Взволнована, прекрасна!
    И Купидон кивает: Согреши,
    представь, вообрази... она согласна!

    И чувств, и ощущений новизна,
    и этот каждый вдох неповторимый!
    И шепчет: «Я люблю тебя! Любимый!» –
    счастливая, наивная жена.

    1995


    Состояние
                                   Н.Чернявскому, С.Кацу

    Так мелодия одна без куплета,
    так любовь одним-одна без ответа,
    так травиночка под зноем и ветром,
    жизнь одна, и до чего ж коротка!..
    Так и сам я, так и сам я – всё это;
    хоть не Бог, зато – с душою поэта,
    счастлив тем уже, что есть я у Света,
    и такая же на сердце тоска.

    Я не в поисках причин и последствий,
    жизнь полна ли, лишена ль соответствий.
    Знать, душа моя не вышла из детства –
    на любой её порыв – остриё.
    Как же всё приобретает значенье –
    даже детское её огорченье,
    даже слабое её увлеченье
    и предчувствие бессмертья её!

    Ну, а рядом, в мире злобы и чванства
    всё мы просим у судьбы постоянства,
    безрассудство ж потрясает пространство
    и паяцы одержимы игрой.
    Там бесчестием кичатся невежды,
    а на совесть, что на ветер, надежды;
    человека там отыщешь ли между..,
    не нарвавшись на «А ты кто такой?»

    …Просто жить. Но мало кто так умеет,
    и чужою суетой не болеет.
    А молва с хулою знай своё мелют
    (хоть не золото, да, всё ж, барыши).

    Лишь бы были мы ещё терпеливей,
    хоть немножечко ещё, но счастливей.
    Счастье, право же, не спор со стихией,
    а предчувствие бессмертья души.

    1995


    Паучок

    День был тихим, ясно-голубым,
    солнышко осеннее блестело.
    К нам в окошко лёгкая, как дым,
    паутинка с улицы влетела.

    Паучок держался за неё,
    будто правил точно и с расчётом,
    и в конце удачного полёта
    сплёл над колыбелькою жильё.

    Колыбель была ещё пуста, 
    в ней до той поры никто и не был.
    А терперь – вот… Всё же, неспроста
    паутинки странствуют по небу.

    Спи, дитя. Пусть ангелы к тебе 
    добрыми в ночи приходят снами.
    И счастливой молится судьбе
    паучок невидимый над нами.

    1996


    *   *   *
                                   Игорю Семененко 
    Улетай...
    Это грустно...
    Ну что ж, улетай за далёкие горы,
    за другие моря. Та земля, она тоже твоя.
    Вспоминай – 
    как он там и какой без тебя он, твой город,
    и что живы ещё в нём (даст Бог – будем живы) друзья.

    Улетай...
    Было много прощаний у этого берега Леты.
    Осень шлёт предсказанья: что было – прошло и не жди.
    Может, мы слишком рано поверили грустным приметам?
    Ведь отраднее верить, что лучшее, всё ж, впереди.

    Слёз не помнит река, уходящее не окликает.
    Не Отечества дым над землёю, а просто туман.
    И минуют года, как вода, и как ты, протекая
    мимо наших судеб, мимо душ незалеченных ран.

    Улетай...
    Это просто хандра. Видишь? – мальчики верят в гитары
    и влечёт их любовь в этот жизни чудной балаган.
    Ты ж счастливо лети. Над тобою пылают стожары
    и ведут, будто вешки, в неведомый твой Зурбаган.

    24.09.1996


    *   *   *
                                         Серёже

    Когда тебя грешные судят,
    а ты, брат, стираешь бельё,
    и белые флаги – как люди,
    и сердце открыто твоё…

    Когда тебя грешные судят
    (ещё раз подумаем – кто), –
    ну пусть им занятие будет.
    А сам ты при деле зато.

    И в мудрое лоно покоя
    не грешный войди, не святой;
    а будь осенён чистотою,
    любовью, творящей мечтой…

    Ах, время – летит очумело.
    День – совесть и стыд продаёт.
    (Он сделает подлое дело
    и тень на плетень наведёт.) 

    Но ты, брат, собой оставайся.
    Я верю в картонный твой щит.
    Пред злобой людской не сдавайся,
    твой Ангел тебя да хранит!

    А им – подрядившимся в судьи –
    вот сердце - опомнитесь же!..

    Не будьте жестокими, люди,
    к ещё не отпетой душе.

    Январь 1997
    Киев – Кривой Рог


    Грибной пирог
                                             «Человек... есть не что иное
                                             как узкий опасный мостик между природой и духом».
                                                                    Герман Гессе, «Степной волк»

    Какая благодать! Рассвет забрезжил робко.
    Туман. Недвижен лес. Всё – тайна. Тишина.
    Иду искать грибы. Ещё легка коробка,
    бодр и пружинист шаг, душа чиста до дна.

    Вот первый мой поклон у краешка тропинки.
    Почудилось. Ну что ж – глазам во тьме не верь.
    А уши навостри на шорох от ложбинки:
    Эй, кто там, отзовись, ты птица или зверь?

    Мне отдых быть в лесу. А зверю, ох, непросто:
    попробуй, прокормись да шкуру сбереги…
    Вот так же – мне в миру, налипшем, как короста…
    (Прости меня, Господь! А миру – помоги.)

    …И что есть жизнь моя пред Вечностью и Богом?
    Живи и сам решай, будь мерой и ценой.
    В раздумье о душе, на поприще убогом,
    в страданиях земных век протекает мой…

    Ну, надо ж? – понесло. Собрался за грибами.
    А над столом порой и строчки не создашь.
    Вон солнышко взошло! Вот пень твой под дубами!
    Пожалуйста – садись, берись за карандаш!

    В прекрасное глядеть ещё не есть работа.
    Так бабочка: вспорхнёт – и снова в закуток.
    Когда достоин од всяк листик и цветок,
    то, как сказал поэт, хватило б только пота!

    Как всё переплелось! И не нарочно. Право,
    я с тем забрёл, как в лес, в многоголосье строк.
    Двенадцать дней прошло, как умер Окуджава.
    Похоже – сирота... Не надо... Видит Бог –

    я сам несу свой крест, не раб и не избранник,
    я сам собой гоним и сам в себе изгнанник.
    И кто мне скажет, что в потоке дней
    я не достоин участи моей?

    Пустынником всё мимо толп иду,
    рассвет мечтая встретить в том саду,
    что чудится в дали обетованной,
    придуманной, но, важно, – в необманной.

    Поэт не может к дали не идти.
    Не вопрошай: Зачем? Не говори: Всё тщетно.
    Прочь чуждое – Уймись, повороти!
    Свернувшие отстали незаметно.
    И он один. И нет назад пути…

    Иных тщетою здешней не пораню.
    Сияет мир под солнечною ранью, 
    как будто вознесён на небеса!
    И можно вечно следовать призванью!
    А коль положен нимб по состоянью,
    то мой – вот: паутинка и роса.
    …………………………………………………

    Постскриптум.
    Мне везёт! Не зря брожу кругами!
    Растут, растут грибы! Трофеям счёту нет!
    Слегка отяжелев, почуяв твердь ногами,
    я рад и даже горд, что заслужил обед.

    Красавец боровик из-под куста лукаво
    глядит. На нём мураш – служака часовой.
    Спасибо, брат, тебе! Как там твоя держава?
    Инстинкт, поди, силён? Я сам был рядовой…

    Прошли те времена, когда людское море
    на праздных площадях пьянило, как вино.
    Я нынче ветру друг, гуляю на просторе,
    и в собственном дому как эмигрант давно.

    Чем ближе синий свет мечты и непокоры,
    чем зримей волчья степь сквозь будней коридоры,
    тем чаще снится дом над тихою рекой.
    О, бездна женских слёз! О, горькие укоры!
    А ведь итог один – погибель и покой.

    Вот – гриб… И он упрям. Да червь упрямца точит.
    Как в теле ни держись – всё ж обратится в прах.
    Пока ещё ты цел, тебя хоть кто-то хочет,
    а старый и гнилой не нужен и за страх.

    Но, если дан огонь, а с ним – душа живая,
    то, стало быть, есть шанс над тленьем воспарить!
    Природа ж жестока, сколь суть её иная – 
    пройти несчётный круг и вновь всё повторить…

    Маслята всей семьёй спешат в мою коробку.
    Нет, это от чудес – явление грибов!
    Как страшен мне возврат в людскую нервотрёпку,
    где оскоплённый ум расчётлив и суров,

    где мне – за птичий корм – нырянье в быстротечность,
    в тот мутный омут, в страх, во тьму небытия…
    А я бы всё глядел в мерцающую вечность
    поэзии, любви!.. Так кто же, кто же я? –

    Мечтатель? Блудный сын? Агнц Божий? Иль безбожник?
    Но душу не разнять на струи, что слились.
    Мыслителем не став, всей сущностью – художник,
    равно творю я мир и чувственную высь.

    Как несопоставим ни с чем моих сомнений 
    мучительный разброс и мой недолгий век!
    С природою слиясь, я слышу: Ты мой гений!
    А к звёздам устремясь – Ты жалкий человек. 

    Как быть? Кто знает? Но, сверх истины и меры,
    путь праведным сочту – страданий и любви.
    И под ноги, идя, смотрите, гулливеры!
    Прошу меня простить – мы ходим по крови.
    ………………………………………………….

    Так быстро день прошёл, сгорел в пылу, как спичка.
    Меж терний уж скользнул, и взвилась мошкара.
    Последний мой поклон – Привет, привет, лисичка!
    Замешкалась, сестра; а мне уже пора.
    …………………………………………………….

    А вот и эпилог.
    Что завтра – я не знаю…
    А нынче, жизнь моя, мы подведём итог.
    Над бездною скользит, румянясь и вздыхая,
    творящая душа и плоть её земная –
    на жертвеннике дня
                                       в печи
                                                   грибной пирог.

    1997


    *   *   *
    Мой маленький мальчик, сыночек родной,
    с какого ни глянуть этапа –
    на свете похожих судеб – ни одной;
    и ты будешь лучше, чем папа.

    Дай быть ему, Господи, духом сильней,
    в Любови – не шаткого трапа,
    и помнить, что нет человека родней
    по крови, по сердцу, чем папа.

    9.11.1997

     

    Copyright MyCorp © 2024



    Страница Олега Рубанского на Bards.ru

    Олег Рубанский на www.bards.name - песни Олега Рубанского на Bards.name (клуб АП "Арсенал")

    - персональная страница О. Рубанского на сайте POEZIA.ORG

    Олег Рубанский в Интернет-проекте "Киевский календарь"

    Страница О.Рубанского на сайте http://www.stihophone.ru/ (записи в mp3)

    http://www.fiesta-club.net/ - Спектакли и концерты авторской песни в Киеве. Проект С.Рубчинского

    Юрий Востров

    Татьяна Рубанская – официальный сайт исполнителя авторской песни

    Страница памяти поэта

    Александра Шаргородского

    (1947 - 2004)


    Довлет Келов - Сайт памяти Довлета Келова (1955 - 2004)