Олег Рубанский. «Истоки и проза Александра Вертинского». Из газеты «Домовые ведомости» №5 Часть 2
Олег Рубанский. «Истоки и проза Александра Вертинского». Из газеты «Домовые ведомости» №5 Часть 2
Судьбы заключенных в нас талантов непредсказуемы. Самый счастливый случай – соединение с талантом главного и любимого дела жизни. Потом, если пройдут годы напряженного труда и немного повезет, миру может явиться мастер. Зрелый Вертинский однажды сказал: «Талант – это только мандат на право входа туда, где сидят мастера». Так или иначе, а в большинстве своем мы вторичны, делаем то, чему нас учили и учимся тому же. Какие-то наши способности так и остаются нереализованными и, может быть, в одной из них погибло то главное, для которого мы родились. Найти себя в жизни – тоже талант. Вертинский с, казалось бы, неподходящими для профессионального певца данными, находит себя, становится всемирно известен именно как певец, артист сцены. И, что важно, – он от начала и до конца создавал себя сам. Большой талант, как правило, многогранен. Вертинский – не исключение. Тонкий стилист в музыке, неподражаемый актер... Не берусь судить, насколько высоки его достижения в поэзии, но среди его стихов есть настоящие жемчужины, вызывающие состояние, при котором не замечаешь, какими средствами пользуется мастер. А когда читаешь воспоминания Вертинского о своей жизни, – налицо и прозаический дар. Не показательны ли его рассказы и зарисовки – например, о песне «Концерт Сарасате», «Концерт в городишке Килия», «Мсье Дайблер»… (их можно прочесть в книге: Александр Вертинский. «Дорогой длинною»), где автор выходит за границы жанра «мемуары» и превращается в художника, переплетающего то, что было в действительности с вымыслом. Прочтите и вы почувствуете, как автор заботится о драматургии и красочности, как изящно и мило лукавит с единственным умыслом – представить жизнь интереснее, ярче и, право, лучше, чем она есть на самом деле. Да, богатым воображением человек способен придумывать, творить свою жизнь. В прозе Вертинского это ощущается, как нечто естественное. Он и писатель – Артист. Явно – Вертинскому «в мемуарах» трудно. Другой временной ритм. Не все до конца удается. Ведь всю жизнь он шел по другой жанровой стезе. Профессия поглощала его полностью. Как в самом ремесле каждый компонент (слово, музыка, голос, жесты и т.д.) был подчинен общему замыслу, целому, так и проза у Вертинского подчинена тому же. Кроме того, основную часть своих мемуаров Вертинский писал в самые последние годы своей жизни, спеша, боясь не успеть. В эти годы он много и трудно работал на сцене, уставал. Похоже, ему не хватило времени полностью отредактировать свои воспоминания. Отсюда мое ощущение отрывочности некоторых глав…. Теперь, следуя общему замыслу, вернемся к прозе раннего Вертинского. Вашему вниманию – рассказ «Красные бабочки», напечатанный в киевском литературном журнале «Лукоморье» в 1911 году. Предлагаемый рассказ я бы выделил особо. От остальных киевских рассказов Вертинского этот отличается автобиографичностью; в нем узнаются картины, впечатления, настроение самого тяжкого периода детства автора. Вымышлен только сюжет. Для сравнения – несколько выдержек из мемуаров Вертинского. «Я смутно помню себя ребенком трех-четырех лет…... Лизка, горничная, девчонка лет пятнадцати, подошла ко мне и сказала: – Будет тебе сидеть на горшке! Вставай, у тебя умерла мама! …Очевидно, для утешения мне дали шоколадку с кремом. Мать лежала на столе в столовой в серебряном гробу вся в цветах. Быстро взобравшись на табуретку, я чмокнул маму в губы и стал совать ей в рот шоколадку... Она не открыла рта и не улыбнулась мне, я удивился. Меня оттащили от гроба и повели домой к тетке». «Марья Степановна была молодая, красивая, своевольная и капризная женщина со всеми характерными чертами, свойственными ее сословию, из которых главная была – самодурство». «Марья Степановна... не имела никакого понятия о воспитании детей, а тем более мальчишек». «А я, лежа ночами на сундуке в передней, на грубом солдатском ковре, весь в синяках, избитый и оскорбленный, горько плакал и яростно мечтал о том, как я однажды оболью бензином теткину кровать, и как она будет корчиться в пламени, и как сгорит весь этот проклятый дом». Главный герой рассказа (автор дал ему имя своего отца) так же рано, как и Саша Вертинский, потерял родителей и родной дом. Все, что осталось у него – это только память о них да о коте Кашулке (у маленького Саши был кот Кануська). Все светлое в его жизни – прошлое. Настоящее – это чужой дом, сундук вместо кровати, горькое одиночество. Что ждет его впереди?
Александр Вертинский КРАСНЫЕ БАБОЧКИ рассказ
«Колька, что я тебе сказала?..» – кричит из кухни Берта Яковлевна. «Ступай на место и не мешай работать!..» «Оставь ножницы!..» «И спичек не тронь, мерзкий мальчишка!..» Колька тихонько сползает с табуретки и на цыпочках бредет в свой угол. Берту Яковлевну нельзя сердить... Берта Яковлевна может прибить, и потом будет плакать, что у нее разрыв сердца... Лучше поиграть лоскутками. Лоскутки тоже хорошая вещь. Набрав их целую горсть, Колька принимается раскладывать их по длине половицы. – Синие и желтые. – Красные и белые. – С узорами и без узоров. Прекрасные лоскутки!.. А других игрушек нет... Раньше у Кольки был друг – старый кот Кашулка, ну тогда играли вдвоем, а теперь Кашулки нет – Кашулку убили мальчишки. Колька помнит, как метался Кашулка по крыше с бутылкой на хвосте и как в него бросали камнями, и как он повис, зацепившись за водосточную трубу... Убили. А теперь скучно стало, мамы тоже нет... Ушла куда-то... В мастерской Настя стучит машиной. Вот Настя еще хорошая... Когда Берта Яковлевна бьет Кольку, Настя под конец не дает... А сейчас она шьет с мастерицами новое платье... Чудное платье!.. – оно черное и такое ласковое, и с красными бабочками. Колька его очень любит. Бабочки на нем такие огромные и мохнатые! Когда Кольку прогоняют в угол, он всегда смотрит на них из-за шкапа. Жаль только разговаривать с ними нельзя – Берта Яковлевна не дает... Но зато можно смотреть, как кружатся они в тусклом свете керосинового солнца…... Как весело дерутся между собой... Как быстро летают по комнате... Настя говорит – «бабочек нет», «бабочки вышиты». Глупости!.. Если бы Настя посидела здесь, в углу за шкапом, она бы, наверное, увидала много интересных вещей!.. Темнеет. Скоро зажгут лампу. Колька вспоминает, что завтра день его рождения и ему семь лет. От некоторых воспоминаний Кольке становится грустно-грустно. Лежа на сундуке, он думает о том, что в прошлом году была мама, что ему подарили паяца и резиновый мячик и что теперь, вероятно, ничего не подарят. Берта Яковлевна говорит – «подарки – баловство» и еще говорит, что она и так истратила на него «полжизни и полсостояния»... Так. Звонок. Колька вздрагивает. Кто это? Звонка нельзя равнодушно слышать, всегда кажется, что должен кто-то войти. Кто-то важный и нужный. Нужный ему – Кольке. И когда он придет, все пойдет иначе. Как, – неизвестно. И кто, тоже неизвестно – может быть, мама... Настя побежала отворять. Колька высунулся из-за шкапа и тревожно смотрит на дверь. Кто это? Дверь распахнулась. Вбежала маленькая собачка, за ней какая-то дама, а за ней Настя с лампой. Прибежала Берта Яковлевна и начала суетиться. «Проше сядаць, панна Ядвига!..» «Проше сядаць!..» «Я сию минуточку!» – трещит она. Колька соображает, что муфта, которую дама положила на стол, очень похожа на покойного Кашулку и ему приходит в голову, что хорошо бы расспросить об этом даму, но Берта Яковлевна из-за ширмы для чего-то делает ему страшные глаза и сильно шевелит губами. Вероятно, нельзя. Жаль! «Это Ваша собачка?..» – спрашивает даму Берта Яковлевна. «Моя!» – говорит дама. Кольке почему-то кажется, что Берта Яковлевна сейчас заплачет. Она целует собачку в морду и рассказывает, как ее покойный муж купил ей однажды такую же маленькую собачку, и как ее можно было носить в муфте... Она так любила ее, так любила... Муж даже ревновать начал!.. «Да?» – улыбается дама. «Представьте!» – говорит Берта Яковлевна и делает растроганное лицо. «Врет!.. – шепчет кому-то Настя, – и собаки не было, и мужа не было!..» Вдруг Берта Яковлевна бросает собаку и заявляет уже другим тоном: «А шелку не хватило!..» И потом прибавляет: «Ей Богу!..» Дама слушает. От нечего делать она рассматривает комнату. Наконец, работа окончена. «Можно мерить!» – говорит Берта Яковлевна и встряхивает платье. Бедные бабочки! они чуть не попадали... Вот сейчас слетелись они, испуганные и потревоженные в том углу, где падал свет лампы. Кажется, они о чем-то сговариваются. Берта Яковлевна, набрав в рот булавок, ходит вокруг да около... «Бочок подметать!..» «Здесь соберется!..» «Воланчик подколем!..» – мычит она. А дама, верно, не любит бабочек! Она так мнет их, ломает им крылышки. Бедные! «Какая красивая икона!» – замечает дама, обернувшись. «Это покойного мужа» – говорит Берта Яковлевна. «При лампадке она еще интереснее. Колька, зажги лампадку!..» Колька достает лампадку, осторожно наливает масла и, сделав фитилек, медленно несет к киоту. «Чуточку назад!» – просит даму Берта Яковлевна. Шаг... – один шаг... – и лампадка падает из Колькиных рук, масло разливается и покрывает грязной волной – спину, шлейф, кружева и... бабочек. Огромных красных бабочек! Сперва они вздрогнули, потом как-то съежились, затрепыхали крылышками и вдруг жалобно сбились в тесную грязную кучу. «Ах!..» – крикнула Берта Яковлевна... «Ах!..» – в ужасе повторила дама... Мастерицы застыли.
Колька лежал на сундуке за шкапом и стонал. Ему казалось, что горит дом, горит сундук и голова горит тоже. Берта Яковлевна била его до тех пор, пока Настя не сжалилась и не отняла его. Колька не плакал. «Бедные бабочки!» – думал он, сжимаясь от боли. «Вероятно, они умерли?..» И теперь, натягивая на себя рваное одеяльце, – Колька метался. Разве он виноват?.. Что делать? Милые мертвые бабочки, они уже никогда не будут больше кружиться по комнате и порхать по черному платью! Никогда! А те, живые, – они ведь ненавидят его, он убил их братьев... Колька весь дрожал от беззвучных глухих рыданий. «Нужно пойти!..» – мелькало у него. «Рассказать нужно!..» Колька сбросил с себя одеяло и вскочил. В правом углу храпела Берта Яковлевна, вся черная и длинная, как мертвец. Из-за ширм долетало сопенье мастериц. «Страшно!» – думал Колька. Весь дрожа, осторожно пробирался он к окну. «Ох!» – храпела Берта Яковлевна. «Ох!» – хрипел безголовый манекен и грустно покачивал туловищем. Страшно! А на столе, завернутое в белую простыню, – лежало платье. «Так и мама лежала когда-то... – вспомнилось Кольке. – Здесь на столе!..» Тогда ему кто-то дал шоколадку с кремом и он хотел дать кусочек маме... Но мама не отвечала. Он приносил Кашулку и они вдвоем ласкались. «Мамочка, встань!» – говорил Колька. А мама все спала. Так ее и нет с тех пор. Только тогда были кругом свечи. А теперь… Луч фонаря осторожно скользнул в комнату, заглянул на стол и в ужасе прянул прочь. Колька развернул простыню. Бабочки лежали мертвой кучей – мокрые, потемневшие и жутко молчали. «Умерли!» – в ужасе думал Колька. А те, другие, уже не летали, – сбившись в тесный дрожащий кружочек, они с болью смотрели на мертвых и зловеще грозили кому-то своими красивыми лапками. «Я не виноват!» – шептал Колька... «Я, право, не виноват!..» Он грел их своим дыханием, целовал их головки, расправлял крылышки... Бабочки молчали. Когда Колька дополз до своего сундука и уснул, ему приснился сон. Снилось ему, что мертвые бабочки вдруг ожили и начали шевелиться... Они хотели подняться, чтобы вспорхнуть и полетать по комнате, но не могли. Они цеплялись лапками за черный шелк платья. Долго карабкались, ползли куда-то... Шевелили усиками... Оглядывались на Кольку... Потом падали в грязную липкую лужу и тяжело, долго трепыхались. Колька мучился и шептал: «Я нечаянно!..» «Я не знал!..» Но бабочки молчали, укоряя его взглядами. И крылышки их тяжело волочились сзади, как шлейф платья... А те, что остались в живых, – плакали маленькими красными слезками... Бешено кружились над его головой... Царапали лапками... Били крыльями... И кричали, как Берта Яковлевна: «Вот тебе!.. Вот тебе!..» Колька не плакал.
- персональная страница О. Рубанского на сайте POEZIA.ORG
- Сайт памяти Довлета Келова (1955 - 2004)