Девушка моей мечты

Где-то поезда гудят прощально,
кто-то шепчет вечное: «Прости...»
Ну, а мне всё помнится печальный
тихий полустанок на пути.
       Там трава густа и не примята,
       чувства безрассудны и чисты.
       Там тебя я выдумал когда-то,
       девушка моей мечты.

Дни с тех пор проносятся гурьбою.
Вот уже не безрассудна страсть.
Дамы, не придуманные мною,
надо мной придумывали власть.
       А когда душа во мне болела,
       были они чёрствы и пусты.
       Только ты одна меня жалела,
       девушка моей мечты.

Ты меня встречала с поездами,
провожала в дальние края,
мы с тобой взлетали над годами
маревом иного бытия.                                                     
       Нет, мы не искали идеала
       и его не ведали черты.
       Ты меня, конечно, понимала,
       девушка моей мечты.

Поезда уносятся за дали.
Слышатся банальные слова.
Мы уже не можем без печали,
а надежда – вечная вдова.
       А фортуна – что она забыла
       в нашей жизни, полной маеты?
       Только ты всегда меня любила, 
       девушка моей мечты...

1990


*   *   *
Ты приходишь в ночи из холодной дали,
когда я отчуждён, болен, позабыт…
И склонясь надо мной призраком печали,
смотришь в душу мою, полную обид.

Прикасаясь ко лбу влажными губами,
ты мне даришь свои запахи дождей.
Вот последняя грань рушится  меж нами,
вот уж нет для меня никого родней.

Всё отброшено прочь – страхи, одеяла…
Только что нам возня обнажённых тел? –
Не во имя того ты меня желала,
не во имя того я тебя хотел.

…Вот лежу, не дыша, и глаза не прячу,
доверяю себя лишь тебе одной.
Неужели и ты верила в удачу
и мечтала стать моей верною женой?

Ах, давно уже нас не гнетут измены,
и ни в ком нам уже не искать вины!
Мне остались одни лишь чужие стены,
а тебе – этот крест не моей жены.

Ты с рассветом уйдёшь. А на лист бумаги
свет падёт от окна бледный и чужой,
соберутся слова – грустные бродяги,
одиночество вновь встанет над душой.

Вот – рожденье из мук, из ночи бессонной;
осознанье потерь зачато в грехах.
Вот он – зреющий плод связи обречённой,
обретающий явь в чувствах и стихах.

1990


Я разбил свою гитару

Эту боль, эту кару
я тогда заслужил…
Потому что гитару,
бросив на пол, разбил.
Я совсем не случайно
размахнулся сплеча –
я в себе специально 
разбудил палача.
Я стонал от мученья,
зуб о зуб скрежетал,
я познал ощущенье
самых страшных начал.
Струны тонкие выли
и стенали низа…
Но, чужими вы были
предо мною, глаза.
А потом я метался,
как затравленный зверь,
и отчаянно рвался…
но в закрытую дверь.
С неба грустно глядели
на меня образа…
Только вы холодели
предо мною, глаза.

А в природе царило
лишь одно естество.
В эту ночь наступило
на земле Рождество.

Вифлеемской звездою
снова мир возвещён.
Ну, а я сам собою
во грехе уличён.
Мои домыслы – ложны,
моим чувствам – невмочь,
я пропал безнадёжно,
мне уже не помочь;
и никто не услышит, 
как мой стон одинок, 
только в спину мне дышит 
неземной холодок...
И хочу я куда-то 
убежать далеко!
Но, себя-то, себя-то
обмануть нелегко…

А потом наступила
в душе пустота…
И к чему это было? –
не понять ни черта.
По какому навету
я на жертву пошёл?
Жаль мне женщину эту –
что её я нашёл.
То не мой был попутчик
на распутье моём,
я б с гитарою лучше
оставался вдвоём, – 
чтобы пела над нами
голубая труба!

Ты прости меня, память,
и помилуй, судьба.

1991


Песня о моей любви

Прольётся ли будничный дождь над этой землёю печальной,
иль снегом за окнами снова тоскливо завьюжит зима, – 
 я в тысячный раз возвращусь к любови своей изначальной,
которая, может быть, вечна, как вечна Природа сама.

И где-то за дальней чертой, в прекрасной стране необманной,
где так же дожди и метели минуют своей чередой,
ты веришь любови моей, всегда бесконечно желанной,
всегда изначально ранимой, но вечно хранимой тобой.

Так с наших пустынных планет минувшее смотрит нам в спины,
и всё, что случится в грядущем, скрывает от нас наша тень.
Зачем же, зачем же, за чем сквозь ночь в неизвестность ушли мы?
Когда же, когда же, когда же придёт, наконец, новый день?

За тою далёкой чертой, всего лишь для нас не открытой,
всего лишь не ставшей судьбою (а может, придуманной мной),
я всё возвращаюсь к тебе, и жертвую с тихой молитвой…
И верую с тихой молитвой: ты счастлива в жизни земной…

1989


Время идёт

Эти глаза, как в бескрайнем море
далёкие огни…
Тихая радость и тайное горе –
прожитые дни.
Всё в нашей жизни – самое главное –
веришь ли? – завтра произойдёт.
Но вдоль по осенней аллее
ветер листву развеял.
Время идёт…

Эти глаза… Нежность и смятенье
в них всегда живёт.
Я иду в этот мир сомнений,
как на скользкий лёд.
Всё в нашей жизни – самое главное –
завтра, завтра произойдёт.
Но вдоль по осенней аллее
ветер листву развеял.
Время идёт…

Опустились сумерки на крыши.
Болью из груди - 
снова я голос твой услышу:
«Не уходи!
Всё в нашей жизни – самое главное –
завтра, завтра ещё произойдёт!»
Но вдоль по осенней аллее
ветер листву развеял.
Время идёт…

Нам уже ничего не странно.
Жизнь полна забот.
За окном – голые каштаны.
А душа всё чего-то ждёт.
Всё в нашей жизни – самое главное –
завтра, завтра!.. 
                            Не произошло?
Вдоль по осенней аллее
ветер листву развеял.
Время... прошло?

1987


У окна 

Белый свет, белый свет…
Не пройти, не проехать.
На далёкой земле не укрыться от бед.
Столько лет! Столько лет
пронеслось без успеха!
Столько лет! Столько лет не оставили след!

Ни к чему уповать
на судьбу безрассудно,
ни к чему горевать о несбывшихся снах.
Лучше просто не знать
в быстротечности будней
о волнующих кровь, но напрасных мечтах.

Белый свет, белый свет…
Он уже не загадка.
На далёкой земле жизнь всё так же скучна.
Мой возвышенный бред
пребывает в упадке.
А на белый на свет я гляжу… из окна.

1988


*   *   *
По глазам она – сестра небосвода.
Как ты мучаешь меня, мать Природа!
Я ж давным-давно не мальчонка.
А она ещё такая девчонка!

Но, лишь только в эти очи я гляну –
очерствевшею душою воспряну.
В них мечтаний молодых откровенья
и истоки моего вдохновенья.

Но душе, чего б она ни хотела,
не избавиться от грешного тела.
Я не столь уж безобиден, как видно, – 
так моё воображенье бесстыдно.

И в груди моей проносятся штормы,
как близки мне эти краски и формы,
эта свежесть, эта кровь голубая!
Невозможная моя, дорогая…

Вот тебе моя рука, в ней конфетка.
Я люблю, люблю, люблю тебя, детка!
Если б тайну ты мою разгадала,
если б знала обо всём, если б знала…

Ты б напротив так легко не сидела,
так беспечно на меня б не глядела.
И тогда б я был избавлен от муки
видеть близко эти тонкие руки,

эти плечики твои, моя радость,
моя терпкая, пьянящая сладость,
эти бледные, как луны, коленки
с их заостренною тенью на стенке;

не была бы ты ко мне милосердна,
не страдал бы я тобой так усердно,
и, конечно же, не смог бы узнать я,
как кокетлив этот краешек платья…

Ах, любить тебя – и счастье и мука,
без надежды, без намёка, без звука!
Ты взираешь, будто образ во храме.
А я – грешник, и с бедой за плечами.

Подрастай, дитя. Пусть я постарею,
пусть я новую беду заимею…
Но тебя, мой ангел, я не забуду.
Я тихонько ожидать тебя буду.

1991


Падают листья
                           Довлету Келову

Жёлтые, рыжие, красные
падают листья, кружа…
Где ж наши годы прекрасные?
Ах, не на месте душа!
Очарование дивное,
царство возвышенных грёз,
первые чувства наивные
счастья, страданий и слёз…

Падают листья осенние.
Так вот и наши мечты...
Ах, это только мгновения
вечной земной суеты!
Это лишь муки напрасные!
Что же ты плачешь, душа?
…Жёлтые, рыжие, красные
падают листья, кружа.

Но мы на что-то надеемся,
даже когда в пустоте,
даже когда разуверимся 
в немилосердной судьбе.
И пока живы, нам хочется
света, любви, теплоты,
вырваться из одиночества,
вырваться из маеты, –

чтобы на души скорбящие
да снизошла благодать,
чтобы мечты уходящие
к нам возвращались опять!

Ах, все мы в чём-то несчастные!
И не на месте душа.
Жёлтые, рыжие, красные
падают листья, кружа…

1988


*   *   *
Когда ты мой голос услышишь, 
и чутко качнёшь головой,
быть может, письмо мне напишешь
из дали своей голубой.
Покуда докрутится плёнка
в который уж раз до конца,
ты всё мне расскажешь негромко
в строках своего письмеца.

Какие-то давние были
навеет печальный мотив.
«Ещё мы не всё позабыли…» –
подумаешь ты, загрустив.
И тихо вздохнёшь, и рукою
усталость прогонишь с лица.
И скажешь мне что-то родное
в строках своего письмеца.

К нам будет судьба благосклонна,
и зная – надежда жива,
я буду читать отрешённо
твои дорогие слова.
И нашей печали негромкой,
как видно, не будет конца…
Всё крутится, крутится плёнка…
Всё жду я и жду письмеца…

1989 


*   *   *
Женщина купила корыто.
Площадь перешла по грязище.
Это очень важно для быта, – 
чтоб корыто было в жилище.
Пустоты не терпит Природа, – 
до краёв твореньем набита.
Площади нельзя без народа.
Женщине нельзя без корыта.

Может, дал Господь ей удачу –
мужа, коммуналку и деток;
а теперь – корыто в придачу.
Право, ну не благо ли это?
Будет для мытья и для стирки
до конца житейского сита.
Очень пригодится в квартирке
купленное нынче корыто.

Женщина купила корыто.
Ах, корыто – это спасенье!
Сколько в нём возможностей скрыто
на субботы и воскресенья!
Звёздочки сверкают на донце,
хочется ловить их руками!
Женщина, Вы видите, солнце,
что ненастье делает с нами?

Дождь январский – серые нити –
льёт с небес простуженных воду.
Вы могли бы в этом корыте
площадь переплыть в непогоду,
золушкою в сказку умчаться –
разве Вам о том не мечталось?!
Как Вы не смогли догадаться
сделать невеликую малость?

…Ладно. Вы корыто купили.
Без чудес, да всё же – корыто.
Ну, а мы с тобой – простофили:
наше-то и вовсе разбито.

1991


Доченька

Может, всё на земле – враньё,
но не кровь, но не кровь…
Ты не знаешь, дитя моё,
что такое любовь.
Ты беспечно глядишь, глядишь,
словно издалека…
Так-то вот, 
                    так-то вот, 
                                       доченька.

Наши вечные хлопоты,
суета да возня…
Понимаешь хоть что-то ты,
обнимая меня?
И головку невинную
ты склоняешь слегка…
Так-то вот,
                    так-то вот,
                                        доченька.

До свидания скорого,
до коротких минут.
Твой отец в этом городе
не пройдоха, не плут.
Это жизнь так расставила,
не родная рука…
Так-то вот,
                    так-то вот,
                                       доченька.

Сквозь дворы затенённые
не пройти в полусне.
Там глаза несмышлёные
проступают в окне.
Ну не надо, пожалуйста!
И прости старика…
Так-то вот,
                    так-то вот,
                                       доченька.

1989


Наивный ребёнок

– Мама, посмотри в окошко.
Видишь? – в небе звёздочка светит.


– Спать уже пора, моя крошка,
спи, как все хорошие дети.

– Мама, а соседский мальчишка
в голубей стрелял из рогатки.

– Что-то разболталась ты слишком,
ты не во дворе, а в кроватке.


– Мама, мне не спится. Ты знаешь –
кукла Даша вдруг заболела.

– Спи, ну что ты вновь сочиняешь!
Мало дня, ты б ночь с ней сидела.
Спи, уже уснули лошадки.
Спи, уже уснули зайчишки…

– Мама, а ты завтра рогатку
отбери у злого мальчишки.

– Спи! А завтра к дяде Остапу
мы на дачу едем купаться!

– Мама, ты возьми с нами папу,
я без папы буду бояться.

– Да уснёшь ли ты наконец-то?

– Мама, ну возьми с нами папу.

– Больно он нам нужен, отец твой.
Чем он лучше дяди Остапа?
Спи, прошу тебя! (Нет передышки!)
Спят – и твоя кукла, и твой медвежонок,
все твои игрушки и книжки.
Спи! Эх ты, – наивный ребёнок…

1989 


Диптих «Старый театр»

1. Пьеро

Вот – Пьеро. Он плачет день-деньской.
«Господи, да что это со мной?
Как же это горе приключилось? –
зеркальце нечаянно разбилось…»

В зеркальце печального Пьеро
отраженье дорогое жило,
близкое, оно его любило
и всегда понять его могло.

Оттого безудержен поток
слёз Пьеро. «Ах, зеркальце разбилось!
Ах, ну как же это получилось?
Как же я его не уберёг?..»

Вот – Пьеро. Плохи его дела.
День-деньской он плачет над лишеньем.
Что ему другие зеркала?
В них совсем другие отраженья.


2. Арлекино и Коломбина

«А что мне до проблем разрушенных идиллий?
И стоит ли гадать – зачем да отчего?
Какие пустяки несчастного сгубили!
Смешно точить перо 
на глупого Пьеро.

Удел Пьеро писать слюнявые сонеты
и вечно слёзы лить. О чём? – да всё равно!
А я всегда пою весёлые куплеты!
Смеяться не грешно
над тем, что вам смешно!

Смешно, смешно, смешно! Смешно, и нет сомнений – 
от скучного нытья иного средства нет!
Да упаси нас бог от мрачных заблуждений!
Семь бед – один ответ: 
Дурак ты! И – привет!

Вот – я, Ваш кумир, Коломбина, – 
ну стану ли я унывать?
И, когда Вам был нужен мужчина…
Да, когда Вам был нужен мужчина, –
Вам было нетрудно, ну право же, право,
мужчину себе выбирать!

Так пусть себе плачет Пьеро!
Что нам до него, Коломбина?»

«Ах, полноте Вам, Арлекино!
Какой же смешной Вы чудак!
Мне искренне жаль его, но…
Но, разве же это причина
для ревности? Мой Арлекино,
я – Ваша, я – Ваша!.. 
А Пьер, он, Вы правы, – дурак».

1990 


*   *   *
Странно ведь, право, странно –
жить, открывая душу.
Если душа открыта –
виден любой изъян.
Если ж душа закрыта –
как-то оно привычней.
Дело моё ведь, что в ней –
правда или обман.

Если душа открыта,
в ней различимы струны.
Видишь – какой коснуться,
чтобы не прогадать.
Странно ведь, право, странно –
как он идёт навстречу,
зная, что я способен
дёрнуть и оборвать!

Если ж душа закрыта,
легче прельщаться телом,
легче карьеру делать,
видеть: И я не слаб!
Странно ведь, право, странно –
жить, открывая душу.
Будь же, моя душа, ты
в жизни мой вечный раб!..

1990 


*   *   *
В этой жизни я не вечен,
потому так близок небу,
где начертана дорога,
по которой я уйду.
…И уйду я в бесконечность,
где неведомо – что будет,
и неведомо – что было,
и неведомо – что есть.

Здесь оставлю я надежды,
те дома, где жил и не жил,
зрелость, молодость и детство,
и гитару, и друзей…
Здесь ничто не постоянно,
кроме вечного движенья,
кроме вечного рожденья
и забвения страстей…

Ты, любимая, смиришься,
горе сердца успокоишь,
и поймёшь меня – иного,
и отпустишь в никуда…

Но, пока меня ты помнишь,
буду я с тобой незримо.
Даже, если ты поверишь,
что ушёл я навсегда. 


*   *   *
Снова сяду я в ночной поезд,
снова – в царствие шальной тряски.
Это счастье, что душа ноет
без тебя и без твоей ласки.
Потому что ей, душе, вдосталь
одиночества, разлук, худа,
потому что я люблю – просто –
потому что ты – моё чудо.

Облетает календарь буден.
Подведём с тобой итог веку.
Как же долог путь и как труден
человека – Боже мой! – к человеку!
Как гудели поезда грустно
и казалась эта жизнь зряшной,
потому что было так пусто
и порою было так страшно!

Вот опять я тороплю поезд
и без сна молюсь ему – зверю,
потому что я тебя помню,
потому что я в тебя верю!
И влечёт меня твоя сладость,
слышу тайну твоего вздоха…
Вот и ты ко мне спешишь, радость,
потому что без меня плохо.

1991


*   *   *
Сердце, сердце ранимое
страстью и болью наполнено.
Что же ты хочешь, любимая,
чтоб это сердце исполнило?
Всё, что ты хочешь – проси.
Только огонь не гаси.

Только не надо, пожалуйста,
думать – как много утрачено,
сколько судьбою безжалостно
бед нам ещё предназначено.
Господи, нас упаси!
Только огонь не гаси!

Я говорю тебе: Ты моя!
Видишь – огонь разгорается!
Слышишь, не бойся, любимая,
зря ничего не случается!
Веруй, надейся, неси…
Только огонь не гаси!

1991


*   *   *
Я странник тела твоего –
планеты трепетной Вселенной.
В пылу фантазии, блаженный,
я странник тела твоего.

Я шествую через века,
соединяя половины,
и вижу мир из сердцевины
его вселенского зрачка.

Я был пришельцем из миров
тебе неведомых и странных.
И я сказал тогда: «Я – странник.
Дай мне тепло своё и кров».

И ты раскрылась, как цветок,
и я воспел тебя душою.
И вот я странствую тобою.
Я – Бог любви. Но, не пророк.

Я открываю полюса, 
долины, горы и леса…
О, как пьянит живая влага!
Природа – трепетна и нага.

Я к устью странствую реки
чрез шею, плечи и соски
вулканов в нервном раздраженьи,
там – в недрах – зреет изверженье,
взывая страстно и маня:
«Люби меня! Люби меня!»

И я люблю тебя, Планета,
за то, что ты – моя Планета!
И только так, и оттого
я странник тела твоего.

1992 


Падают яблоки       
                         Е.Г.

                               Мы проснёмся под утро
                               оттого что в саду упало яблоко.
                               И оно, тяжёлое,
                               станет причиной нашей бессонницы
                               до утра.
                               Выйди, подними его, милая;
                               оно упало, потому что
                               пришло время упасть яблоку…

                                                   Игорь Дашко

Падают, падают яблоки ночью в саду.
Сад опадает… Вот яблоко снова сорвалось.
Вслушайся в звуки его: «Опаду. Опаду…»
Сколько же в нашем саду этих яблок осталось?

Ах, не случайна бессонница в яблокопад!
Чует душа, как невидимо время сочится
в бездну из бездны… Вот-вот опустеет наш сад.
Что же тогда с нами будет, а может, случится?

Мы не проснёмся под утро, ты только представь.
А, пробудившись, увидим, как осень уныла…
Чувствую я, как на этом кончается явь
и начинается то, что давно уже было…

Был я любим. Так же яблоки зрели в саду.
Молод был я, но казалось, что прожил полвека.
Осень вела ещё лето на поводу
и вместе с ним состоянье души человека.

Помню – стояли последние тёплые дни,
в небе белёсом кружили свой бал паутинки,
ночи так были прозрачны, что лишь протяни
к звёздам ладонь – и на ней засияют слезинки,
будто не слёзы, а звёзды упали в ладонь…

«Ах, ну не надо! Не плачь. Нам и так нелегко
перетерпеть эту боль, и тоску, и усталость…»
Помню я – было страданье её велико
так, что последнее яблоко с ветки сорвалось.

«Что ж теперь делать?»
«Пойдём лучше – выпьешь со мной.
Как ты продрогла, полночи по саду блуждая…»
В доме нас ждали друзья и невеста моя –
рок мой? урок мой? ошибка? – ждала. Предвкушая.

Ну, а под утро, когда я уснул и когда
спящая рядом невеста в лицо мне дышала,
тихая тень к моему изголовью припала
и растворилась в рассветных лучах без следа…

Мы пробудились с женою. В оконном стекле
бледное утро безмолвно застыло; а рядом
в комнате серой, как чудо, лежал на столе
плод, до краёв переполненный сладостным ядом.
Плод, что той ночью последним упал тяжело.
Самое время вкушать этот плод подошло.

……………………………………………………………
Я бы, наверно, забыл состоянье тех дней,
если бы заново муки в ночи не рождались,
и одиночество не становилось ясней,
и эти яблоки сладкими мне не казались…

Так вот вся жизнь – то цветенье, то яблокопад…
Что же потом? Слышишь? – яблоко снова сорвалось.
«Жертвуем. Жертвуем…» – ветви листвой шелестят.
Сколько же в нашем саду этих яблок осталось?

1993


Две истории

1. Южная история

Он сказал: «На свете
я совсем один…
Как над морем светят
звёзды из глубин!»
И проник он взглядом
в душу к ней до дна…
И сказать «Не надо!»
не смогла она.

А она сказала:
«Посмотри – Луна…
Что ж, – она сказала, –
ведь и я одна…»
И вздохнуло море,
чуткое всему –
ей на север вскоре,
на восток ему.

…И пришёл яснее
ясного рассвет.
Он спросил: «Жалеешь?»
И услышал: «Нет».
И под звуки эти
разошлись они,
как одни на свете,
как совсем одни.

1994

2. Грустная история

Он страдал триста лет, ждал он и скитался.
Триста женщин чужих – триста бед обрёл.
Лишь единственной он так и не дождался.
Лишь единственной он так и не нашёл.

И она триста лет горе горевала.
Всё чужим да чужим накрывала стол.
Всё искала его… И не отыскала.
К ней единственный он так и не пришёл.

1991


*   *   *
Где синяя река тиха и глубока,
и дремлют облака над ней, как отраженья,
где целый год – весна, где лето – целый год,
и осень – целый век, и вечность – вдохновенье...

Где милые стоят берёзы над рекой,
а розовый закат их нежно утешает,
а утро красит всё чудесностью такой, 
что если смотришь вдаль, душа изнемогает…

Где небо и земля – достойные любви,
хрустальные дожди, серебряные росы… 
Там в доме у реки я бы жил спокойно, и…
и тем бы разрешил извечные вопросы. 

Ужель жестокий меч над сущностью нагой
все радости обрёк на горести земные?
Но я уже не здесь! Но я теперь другой!
Здесь только тень моя дела вершит – иные.

Но сам-то я не здесь! Здесь только тень моя,
которая всегда вопросами томится
и всё чего-то ждёт… Но это же не я! –
так долго я б не смог в сей жизни находиться!

А тень мечтой живёт – о женщине, – о ней!
О, тень, ты – моя боль, быль с прошлою судьбою!..
В той жизни, наконец, обрёл я счастье дней
с единственной моей, придуманной тобою.

Как ею я любим! – так не любим никто.
И как нам хорошо друг другом наслаждаться
там – в доме у реки…
                                       А здесь – моя лишь тень
с её мечтой – найти,
и с верою – дождаться.

1991 (ред. 2010)


Моё крыло

              В. Высоцкому
                   

                   Всё относительно, мой друг, всё относительно –
                   и тишина, и рокот улицы дневной.
                   А счастье моё тем и удивительно, –
                   что есть крыло… и бездна подо мной. 

В тишине ночной
замирают звуки.
А вдали – рассвета зарево.
Я лечу чужой,
простирая руки
в бездну своего Марева.

Вот моё крыло,
вот моя природа,
чистая дорога Млечная!
А в душе светло,
а в душе свобода –
сладкая моя, вечная!

Мне не страшен Рок,
не грызут сомненья,
от обид – одно лишь гарево.
Мне никто не Бог,
кроме Вдохновенья,
кроме моего Марева!

Мне никто не дан
здесь в соглядатáи
(ненавижу тень шуструю!),
мне никто не пан –
что хочу, то знаю,
так, как я хочу, чувствую!

Вот моё крыло,
вот моя природа,
чистая дорога Млечная!
А в душе светло,
а в душе свобода –
сладкая моя, вечная!

1989


*   *   *
Я не раб поклонения званьям и почестям,
я не верю деньгам и надменным пророчествам,
я не ведаю истин, сомневаясь в душе,
и во что только, право же, я не верю уже.

Мне смешны уверения мнимых приятелей
и досужие вымыслы «доброжелателей».
И наверное, многое б я потерял,
если б верил во всё, если б всем доверял.

Я не слеп, чтоб не видеть дела бестолковые,
я не глух, чтоб не слышать призывы бредовые.
Пусть на них ярлыки грандиозных идей.
Ну, а я – несознательный, я за честных людей.

И я не верю царям – лжи, тщеславья, безличия.
(Перед Богом Великим все ничтожны величия).
Но я верю, я верю всей душою своей
в доброту и любовь, и, конечно, в детей.

И хоть зло мне пророчит конец мироздания,
я, как вечный закон, не приемлю страдания!
Потому что без веры даже я не могу.
И покуда я жив, я её берегу.

1990
 

Акварель
                          Анне Луговой

Когда художник в руку кисть берёт
и смотрит в глубину свободного пространства,
он, может быть, не знает наперёд –
в какое облачит его убранство…

Уже потом, когда увидел я,
как будто из окна, творение – Природу,
весну, что так и кличет на свободу:
«Смотри, как чудно здесь, иди ко мне, дитя!
Вот тихий полдень, сон и тёплая трава;
а вот, смотри – цветы, прекрасные, как дети;
склонились к водопаду дерева,
пьют влагу… И над всем так ясно солнце светит!
Утешься, отдохни, от будней отрешись,
поверь, что впереди ещё, дитя моё, вся жизнь!»…

…Так вот, когда потом увидел я,
как будто из окна, творение – Природу, 
я в детство убежал, я ощутил свободу,
я чувствовал: бегу; и думал: я – дитя!..

Блажен входящ в страну души творца,
кто может видеть свет его лица
и чувствовать вблизи его дыханье.

Блажен творец, затронувший сердца.
И всё переплелось. И нет конца –
ни творчеству души, ни созерцанью…

1993


Сиреневый сад

Я в сиреневый сад окунусь с головой,
всей душою прильну к этим запахам пряным.
Как я жил до сих пор в суете, сам не свой,
истощён маетою и самообманом?
Что я нынче? Вот завтра – проснусь на заре,
и воспрянет душа, и придёт вдохновенье,
и, как чудо, к убогой своей конуре
я почувствую жизни прикосновенье,
и поверю в возможность таких перемен,
о которых и думать вчера было странно.
Как ничтожен, как призрачен города плен,
коль сирень расцвела и свобода желанна!
Будет миг – стану птицей – почувствую я!
И руками взмахну, и вздохну с облегченьем,
и в сиреневый сад улечу,
                                            где душа соловья
пробудится во мне, истечёт вдохновеньем!
Как легко будет петь! И как просто – молчать.
Там молчанье – блаженство. А пенье – от Бога.

А теперь успокоиться надо, и спать.
Ещё времени есть до рассвета немного...

1993


*   *   *
Негромко, негромко, негромко,
негромко скажи о своём...
Что там, на ниточке тонкой
держится вниз остриём?
Голос в толпе безнадежен,
но небесами храним.
Мир твой прекрасен и нежен.
Век твой неумолим.
В нём твоё сердце страдает,
разум теряет покой.
И остриё угрожает,
нитка тонка над душой.

Не по струне, но по кромке
ходишь ты, чуждый толпе –
Как это можно – негромко?
И почему о себе?..